1) Текст относится к научному стилю речи, рассчитан на аудиторию специалистов, занимающихся анализом творчества А. А. Ахматовой.
2) В тексте речь идёт не просто о творчестве двух, по мнению автора, разных поэтов, а о двух стихиях, ими представляемых: Ахматова — это старая культура, вообще культура, Маяковский — революция. Неслучайно уже в первом предложении заявлено: Ахматова и Маяковский столь же враждебны друг другу, сколь враждебны эпохи, породившие их.
3) Наблюдается обилие эпитетов (бережливая наследница, великолепное прошлое, высшая святыня, уединённая молчальница), которыми автор текста характеризует Ахматову. Это позволяет усилить эмоциональность высказывания, передать отношение автора текста к творчеству Ахматовой.
4) В тексте указаны конкретные имена предков Ахматовой.
5) Последний абзац текста начинается с вводного слова и содержит вывод, который стал результатом рассуждений автора.
Ахматова и Маяковский столь же враждебны друг другу, сколь враждебны эпохи, породившие их. Ахматова есть бережливая наследница всех драгоценнейших дореволюционных богатств русской словесной культуры. У неё множество предков: и Пушкин, и Баратынский, и Анненский. В ней те душевная изысканность и прелесть, которые даются человеку веками культурных традиций. А Маяковский в каждой своей строке, в каждой букве есть порождение нынешней эпохи, в нём её верования, крики, провалы, экстазы. Предков у него никаких. За нею многовековое великолепное прошлое. Для неё высшая святыня — Россия, родина, «наша земля». Он, как и подобает революционному поэту, интернационалист, гражданин всей вселенной, равнодушен к родине, а любит всю планету, весь мир. Она — уединённая молчальница: «Как хорошо в моём затворе тёмном». Он — митинговый, весь в толпе. И если Ахматова знает только местоимение «ты», обращённое к возлюбленному и ещё к Богу, то Маяковский непрестанно горланит: «Эй вы», «вы, которые».
Она, как и подобает наследнице высокой и старой культуры, чутка ко всему еле слышимому, к еле уловимым ощущениям и мыслям. Он видит только грандиозное, глух ко всякому шёпоту, шороху.
Во всём у неё пушкинская мера. Её коробит всякая гипербола. Он без гипербол не может ни минуты.
Словом, тут не случайное различие двух — плохих или хороших — поэтов, тут две мировые стихии, два воплощения исторических сил, — пусть <...> по-своему решает, к какому из этих полюсов примкнуть, какой отвергнуть и какой любить.
(По К. И. Чуковскому)